– Можно было бы обойтись без ударов, Вальтер…, – когда Макс появился на стоянке, Бест и Стивенс, в наручниках, сидели в мерседесе. Мальчишка валялся на асфальте. Светлую, коротко стриженую голову испачкала кровь. Врач, правда, сказал, что ссадина поверхностная. Он выстриг волосы и обработал рану.
Макс попросил Вальтера, на Принц-Альбрехтшрассе, разделить Беста и Стивенса. Он был уверен, что каждый из англичан заговорит, если не будет знать, что происходит с коллегой:
– Мы их как следует, допросим, – пообещал Вальтер, – они признаются в покушении на фюрера, Макс. Арестуем сообщников из Берлина, Мюнхена…, – оберштурмбанфюрер намеревался провести ночь в Калденкирхене, и завтра утром сесть за руль. Он хотел препроводить мальчишку в Берлин, и лично заняться его допросами. Макс ожидал, что герр Холланд не станет запираться. Он подозревал, что в Берлине есть группа предателей, работающих на Британию. Макс обещал себе, что непременно выбьет из мальчишки сведения.
– Мы его повесим, в Моабите…, – на ступенях пансиона, Макс помахал машинам, направляющимся по восточной дороге, к Дюссельдорфу. Вечер был спокойным, внезапно распогодилось. Над Маасом повисло золотое сияние заката. Ему стало тепло, Макс даже расстегнул пальто. Отсюда виднелись баржи, идущие по реке. Макс, лениво, подумал:
– Мон-Сен-Мартен тоже рядом с Маасом стоит. В следующем году он окажется под нашими пушками. Отто рассказывал, он видел в Амстердаме сестру Виллема. Интересно, где сейчас еще один товарищ барон…, – Макс интересовался судьбой Виллема, но после Барселоны бывший соученик пропал:
– Элиза…, – оберштурмбанфюрер вспомнил снимок, виденный в Гейдельберге, – Отто говорил, что она хорошенькая. Действительно, милая. Но католичка. Хотя есть лояльные католики. Она бельгийка…, – отец с Максом о подобном не заговаривал, но оберштурмбанфюрер знал, что граф Теодор хочет увидеть внуков.
– Генрих не скоро женится, ему всего двадцать четыре…, – обогнув пансион, Макс пошел по ухоженной тропинке, к реке. Все вокруг было родным, немецким. Он с удовольствием увидел таблички на скамейках: «Только для арийцев».
Он присел, любуясь мощным, широким Маасом. Даже с берега, на баржах, виднелся герб де ла Марков. Макс помнил рисунок с университетских времен. В комнате Виллема висела гравюра с родословным древом семьи:
– Уголь пригодится рейху…, – закурив сигарету, Макс достал из кармана пальто стальную флягу, с золотой насечкой, – в Мон-Сен-Мартене богатые месторождения.
За мальчишку он не беспокоился. Герра Холланда надежно приковали к постели, врач не ожидал, что он очнется, до утра.
– Позавтракаю, отвезу его в Дюссельдорф…, – Макс отхлебнул хорошего, французского коньяка:
– Мне четвертый десяток. Действительно, пора жениться. Папа обрадуется, наши семьи дружили когда-то. Они богатые люди, де ла Марки…, – Макс зевнул:
– Не то, чтобы нам подобное было важно. У них немецкая кровь. Элиза получит свидетельство об арийском происхождении, родятся дети…, – Макс намеревался продолжать визиты в Пенемюнде. После операции, сделанной 1103, он ни о чем не беспокоился. Оберштурмбанфюрер говорил себе:
– Рано или поздно мы от нее избавимся. Но сначала пусть сделает новые летательные аппараты, оружие возмездия…, – Макс подумал, что проект 1103 можно, помимо ракет, оснастить таким оружием.
– На нас начнет работать вся Европа, весь мир. Советы и Америку мы поставим на колени, с помощью энергии атома…, – после войны Отто хотел переехать на новые территории рейха, в поселения для членов СС. Брат собирался заняться сельским хозяйством, по примеру древних германцев:
– Но сначала, – добавил Отто, – я добьюсь новой экспедиции «Аненербе», на север. В Тибете мы не нашли следы древних арийцев…, – Макс заметил холодок в прозрачных глазах брата, – я уверен, что они живут в царстве вечного снега, в Нифльхейме, где обосновались потомки ледяных великанов…, – Макс, искусно, скрыл зевок.
После возвращения из Тибета, до начала войны, Отто пропадал в крепости СС, в Вевельсбурге. «Аненербе» проводило в тамошних залах какие-то языческие ритуалы. Макса такая шелуха, как про себя называл подобные вещи, оберштурмбанфюрер, не интересовала.
Он аккуратно потушил окурок в урне, рядом со скамейкой:
– Только для арийцев, но здесь и нет евреев. Синагогу сожгли, а тех, кто не успел бежать, депортировали в лагеря. Мы очистим от миазмов Берлин…, – Макс шел обратно к пансиону, слыша наставительный, голос младшего брата, в краковском ресторане:
– Евреи нужны рейху, как рабочая сила. Я докажу, с арифмометром, что они выгодны…, – недвижимость и фабрики польских евреев конфисковали, передав немцам. Генрих, действительно, показал выкладки, из которых следовало, что гораздо дешевле оставить на предприятиях еврейскую рабочую силу:
– Немцам надо платить…, – серые глаза брата скользили по рядам цифр, – согласно закону. Добавляются расходы на охрану цехов, евреи норовят сбежать, но мы экономим на транспортировке. В конце концов, они остаются жить здесь. Например, в Кракове. Мы их переселим в гетто, будут ходить на работу строем…, – Генрих весело рассмеялся:
– Не забывайте, впереди большая война. Понадобится много рабочих рук, а полякам доверять нельзя. Они ненавидят немцев.
К полякам, действительно, не стоило поворачиваться спиной. После капитуляции, они успели организовать в Лондоне правительство в изгнании. СД подозревало, что долго будет иметь дело с польским сопротивлением, несмотря на расстрелы в немецкой части Польши, и на востоке, на новых советских территориях.
– Кое-кто из евреев сбежал в Литву…, – Макс поднимался по лестнице, нащупывая в кармане ключи от номера, – но мы их найдем. Муха обещал оказаться на востоке Польши, в Прибалтике. Мы с ним встретимся, – пока информация от Мухи шла через атташе немецкого посольства в Москве, Кегеля, работавшего в торговом отделе:
– Зачем он о леди Холланд спрашивал? Муха не страдает сантиментами. Она ублюдка родила, коммунистическая шлюха…, – Макс наклонился над мальчишкой. Герр Холланд лежал неподвижно, закрыв глаза. Дыхание было ровным:
– Очень хорошо. Придет в себя, заговорит. У нас отличные мастера, вся немецкая фармацевтика к нашим услугам…, – запирая дверь, он подумал о герре Кроу:
– Интересно, его всю войну из тюрьмы не выпустят? Мосли и Диану тоже арестовали. Юнити пыталась застрелиться, в сентябре. Родители ее в Швейцарию отвезли, в санаторий. Впрочем, – оберштурмбанфюрер свернул за угол коридора, – она всегда была неуравновешенной. Явилась к герру Кроу, в номер…, – лампочка перегорела, было темно. Макс поморщился:
– Надо хозяина позвать…, – тень отделилась от стены. Он почувствовал слабый, медицинский запах, легкий укол в шею. Уверенная рука нажала на поршень шприца, до отказа. Макс покачнулся, сползая по стене, на мягкий, глушащий шаги, ковер.
– Ничего я не скажу…, – Джон услышал, как поворачивается ключ в замке, – зачем он вернулся? Собирается меня здесь пытать, что ли? – подняв веки, юноша вздрогнул.
Эстер, в пальто и шляпке, нагнулась, быстро ощупав его затылок:
– Ссадина, – сообщила женщина, – в Венло отлежишься. Границу пешком переходить нельзя, ты без документов. Я лодку отыскала. Нас отнесет вниз по течению, но ничего страшного…, – она разомкнула наручники. Джон слабо застонал:
– Они увезли Беста и Стивенса в Дюссельдорф, но здесь остался фон Рабе. Он сейчас придет…, – женщина помогла ему подняться:
– Высокий, светловолосый? Не придет, он в коридоре валяется, до утра не очнется. Шприц люминала, парентерально…, – Джон покачнулся: «Как?»
– Внутривенно, в сонную артерию…, – они вышли из номера. Эстер вела Джона за руку:
– У меня рецепты и печать всегда при себе. Я увидела кровь на стоянке, зашла в аптеку. Граница прозрачна, с голландским паспортом мне никто вопросов не задал. Сказала, что в магазины иду…, – Эстер щелкнула зажигалкой.
Фон Рабе спал, прижавшись щекой к персидскому ковру. Эстер, внимательно, посмотрела, при свете огонька, на мужчину: «Как, говоришь, его зовут?»
– Максимилиан фон Рабе, – устало ответил Джон, чувствуя, как ноет затылок.
Эстер обошла немца:
– Я запомню. Поторапливайся, мне еще грести надо. В Венло я тебя напою сладким чаем, два дня отдохнешь. У тебя сотрясение мозга, слабое…, – она толкнула дверь на черную лестницу:
– Иди за мной.
– Почему в коридоре было темно? – Джон, на ощупь, спускался вниз. Эстер, не оборачиваясь, пожала плечами:
– Я лампочку вывернула, пока этот Максимилиан гулял. Я на террасе сидела, в кафе здешнем. Журналы читала…, – она, почти незаметно, улыбнулась.
Задний двор пансиона выходил на берег Мааса. Джон вдохнул свежий, прохладный ветер, зажмурившись от еще яркого солнца. Над рекой кружились чайки:
